|
|
Королева
Позже Паша так и не смог вспомнить, в какой именно момент он подписался на эту авантюру.
"Великолепная шестерка", усевшись на парты, наперебой рассказывала о неком знаменательном событии – по крайней мере, столько он смог уловить из их басовитого хора. Он был привычен к галдящим оравам, но обычно это бывали младшеклассники; здесь же отказывала даже учительская выдержка. Минут через пять они немного угомонились, и Паша заставил рассказать все по порядку.
- Сегодня на английском приходит Климко... – начал Эдик.
"Великолепная шестерка" издала тяжкий вздох и театрально закатила глаза.
- ...приходит, и говорит: будет конкурс Мисс Школы, выбирайте от класса претендентку, - попытался продолжить он и немедленно был перебит:
- Конкурс между одиннадцатыми и двенадцатыми, всего восемь девчонок получается, а в одиннадцатой параллели таакие кобылки, каждая – королева...
Валера, не церемонясь, накрыл лучшего друга курткой и слегка придушил, возвращая Эду право повествования.
- Мы, естесственно, смотрим на Ирму.
"Естессно!", - хором подтвердили Валера и Никиш; из-под куртки донеслось одобрительное мычание. Ирма вежливо улыбнулась в ответ, стараясь казаться равнодушной, но в глубине души, конечно, была довольна.
- Тут Ирма встает и говорит... Скажи!
- Я встаю и говорю, "королевой будет Полина."
- Что тут началось!..
Под курткой приглушенно захихикали. Валера, изображая задумчивость и трогательную нежность во взгляде, баюкал Муховскую голову; завернутая в пеструю кожанку, последняя напоминала баскетбольный мяч. Эдик размахивал руками:
- Мы - все - в шоке!..
- ...Почему не Ирма?
- ...Смильгина побелела...
- ...Катька с Аленкой вскочили, стали права качать...
- ...Мух у меня спрашивает – а Полина это кто?.. Я ему – да Смильгина, придурок...
- ...она сидит, глаза поднять боится... Королева, блин...
- Тут!!! встает Сказочник, сразу тишина гробовая...
Макс отвесил полный достоинства поклон. Мух под курткой, разойдясь, начал петь песни явно нецензурного содержания.
- ...и говорит – я решение Ирмы поддерживаю.
- Смильгина – в краску!!!
- Катька с Аленкой выбежали из класса!!!
- Поолный погром!!! Английский сорван!!!
- ...Катька вернулась через пару минут, говорит, я с вами...
- ...А вы с нами?!
- Павел Петрович, вы с нами?!
- Поможете с танцевальным конкурсом?!
Он обещал помочь, конечно. Ирма никому не дала вздохнуть: Сказочник, текст приветствия с тебя! Никиш, обучишь девушку актерскому мастерству и подберешь что-нибудь драматическое! Эдик, с тебя английский – твоя пассия в этом деле шарит... не важно, что не твоя, потерпишь ради общего дела...
И все завертелось, закрутилось, день за днем, и потом вдруг оказалось, что он не просто согласился подучить свою ученицу танцевать, но выступает с ней вместе... И было поздно отступаться: после уроков пунцовая от такого к себе внимания Смильгина стояла в его кабинете и прижимала к груди переливчато-алый шелк, с каждым днем все более походивший на платье, а вокруг суетились Ирма и Катька. Делать нечего – Паша одалживал маленький магнитофончик у завхоза и брал ключи от актового зала. В его руках Смильгина – серый свитерок, старомодная заколка на пшеничных волосах – стеснялась, боялась, зажималась... Он приручал ее. Распускал ей волосы. Шептал на ушко – ты можешь. Просто расслабься, слушай музыку. Она кивала, смотрела большими детскими глазами – доверчивая, как зверек. И с каждым разом, кажется, становилась чуть смелей. Аккорды выбранной им песни уже въелись в сознание; Ирма велела сделать горячее шоу, едва ли не грязные танцы, и самое удивительное – кажется, в этой тихой девочке с глазами олененка действительно прятался тот самый запал, который позволяет зажигать публику... Паша начинал серьезно бояться Ирму: она видела людей слишком глубоко.
Неделя промелькнула как не бывало. День за днем, вечер за вечером... Команда поддержки допоздна засиживалась в школе, жизнь бурлила. В ней ощущались незримые подводные течения. Менялся Артем, вдруг ни с того ни с сего прибившийся к ним, неразлучный с гитарой; менялась Катька, слушавшая его задумчивое бряцанье по струнам. Менялся Эдик, снова и снова убеждаясь, что первое впечатление обманчиво; менялась Смильгина, открываясь перед ними и поражая все больше: робким голосом цитируя Хайдегера, Канта и Камю, осмелевшим – споря со Сказочником о статье Сартра. Менялся Сказочник, слыша многие свои мысли из уст девушки, которую он долгое время считал пустышкой.
А Валера был рассеянным и совершенно непохожим на себя, будто что-то сложное пытался понять и никак не мог. Он приходил на их репетиции, сидел и молчал; когда заканчивали, вставал и со всеми уходил. Друзья ничего не спрашивали – не то знали что-то, не то слишком забегались, чтобы заметить. Паша смотрел на него, танцуя со Смильгиной, иногда ловил ответный взгляд: тоскливый, будто просящий. И однажды не выдержал, спросил: у тебя все в порядке? Валера помотал головой: поговорить бы... Они остались после репетиции в кабинете, только вдвоем в желтоватом уюте электрических ламп.
- Мне нравится один человек, и, по-моему, я этому человеку тоже нравлюсь... Но я не уверен, как мне узнать?..
Чуть кольнуло в сердце. Ревность? – чушь какая. Нарочито беззаботно:
- Почему бы тебе просто не спросить? Самое страшное, что может случиться – она просто скажет тебе "нет".
Валера вздохнул, поудобнее устроился на парте. Старательно отвел взгляд, ища что-то в сгустившихся сумерках за окном.
- Если бы все было так просто...
- Что сложного? – улыбнулся Паша.
- Мне нельзя ошибиться.
Юность, юность... как они все усложняют. Красивый, здоровый парень, высокий, плечистый, да любая девчонка... да что там – девчонка... Паша рассмеялся:
- Ну кто тебе откажет?
- А вы бы не отказали? – отозвался он тихо. Паша поперхнулся смехом, застыл:
- Что?..
Поднял голову – и отвернулся, не выдержав взгляд весом в могильную плиту. Опустил глаза, обнял себя – только пальцы из-под мышек... И вдруг на них, на этих пальцах – легкое прикосновение, от которого вся кровь разом перетекла из головы в главную эрогенную зону. Только осмелевший шепот, все ближе -
- Ты бы мне не отказал... Скажи...
И некогда думать над словами, лишь бы совладать с волной жара, захлестнувшей все внутри... Они пришли сами – стандартные отговорки, глупые и пустые, - и Паша уже повернулся было к нему, чтобы сказать, сказать... Но Валерка был перед ним, и его нахальные губы сделали мысли ненужными.
В голове зашумело, будто выпил шампанского с аспирином. Или конского возбудителя. Прежде, чем вернулась способность адекватно реагировать, он ответил на поцелуй – яростно, страстно, жадно, будто год прожил на необитаемом острове, где кроме коз и поговорить-то не с кем.
Валерка... властный язык, торопливые, голодные губы...
Реальность возвращалась слоями. Поцелуй. Сказочные ощущения. Обалденный парень. Свет. Парты. Класс. Нескрываемая в тонких брюках эрекция. Ученик и учитель... черт!!!
Он вскочил, с грохотом роняя стул; шаг, другой – подальше... Нервные пальцы впились в подоконник. Тут же Валера был рядом, попытался ласково обнять - Паша вырвался. Горький вопрос в спину –
- Почему?!
Дрожали плечи.
- Почему? У тебя кто-то есть?
- Дело не в этом, - ответил, на секунду споткнувшись и не желая ни правды, ни лжи.
Шаг ближе: тепло чувствуется спиной.
- А в чем же? – тише, мягче...
- В том, что я учитель, а ты мой ученик. И мне о тебе даже думать нельзя... так.
Слишком близко, тепло, хочется растаять, хочется, нельзя...
Кипятком по нервам – с хрустом дернулась дверь: Ирма. Одарила взглядом – будто полчерепа спилила.
- Я невовремя?.. – деликатная, как поручик Ржевский. Собрать волю в кулак, чтобы голос не дрожал:
- Все в порядке, мы уже идем. Валера, давай поговорим об этом когда-нибудь позже.
- Когда? – от затаенной хищности в этом голосе – мурашки по спине. И почти срываясь на истерику –
- Когда тебе будет восемнадцать. Когда ты закончишь школу. Не знаю!..
***
Она очень, очень не любила осень. За то тянуще-ноющее ожидание, которое она несла в себе, за предчувствие холодов и монохромных пейзажей. Они приходили вслед за феерией красок, будто незримые хулиганы разом выбивали все лампочки светофора – сначала зеленый, и потом, одновременно, красный и желтый. Осень была похожа на зубную боль. Так было всегда: стоило лишь подумать о грядущих морозах, и тело будто сводило судорогой. Оно ловило любые солнечные лучи – хватало их в охапку дрожащими пальцами и пыталось задержать еще хоть ненадолго... Однако зима неумолимо приближалась, и Ольга вздыхала с облегчением, когда земля укрывалась снегом: ожидание бывало более мучительным, нежели холод.
За окном было солнце. Узкие лучи пробивались сквозь желтые с рыжими прожилками листья каштана, замирали на щеках. Ольга закрыла глаза. Хотелось застыть так, надолго, тихо пить последнее тепло, ласкаться с солнечными зайчиками, но впереди ждали еще два вскрытия, а морг не любит томно-лиричных девиц.
Подул ветер; сорвал желтую каштановую пятерню, залепил оплеуху грязной луже. Пробежала рябь, разбив отражение бывшей казармы. Иногда Ольге мерещились солдаты на плацу... она тогда подолгу стояла у окна в коридоре, вонзив взгляд в трещины на асфальте. Обняв себя руками, скрывала дрожь – вдруг коллеги выйдут покурить.
В девяносто первом она уже училась на медицинском...
Запустение и тишина Северного Городка всегда заражали покоем. Просто иногда этого было недостаточно. Не спасало солнце, не работало самовнушение. Глупая старая память... Ольга глянула на часы: урок, наверняка... Помедлив, выудила мобильник из бездонных карманов джинсов, больше походивших на рейверские ленары, погладила пальцем стершиеся клавиши. Медленно, будто пытаясь тянуть время, сняла блок, нашла нужный номер, надолго застыла над кнопкой "Позвонить".
Двойные окна, дохлые мухи в промежутке между стеклами. Кривой ухмылкой – трещина: ехидная, циничная, в самый раз для коридора морга. Подоконник в грязно-серых разводах. Окурки в банке из-под кофе.
Не сердись... Ты мне нужна.
Экранчик снова вспыхнул, по коридору метнулась тонкая трель звонка; от неожиданности Ольга чуть не выронила телефон.
- У тебя все нормально? Мне тяжело на душе, будто с тобой что-то случилось... Оля, ты меня слышишь?..
Обычно Ольга, смеясь, ответила бы в своей циничной манере – "А ты всегда звонишь патологоанатому, когда у тебя на душе неспокойно?.." Но отчего-то слиплись ресницы, и она тихонько сказала:
- Я тебя очень люблю.
Улыбалось солнце сквозь два пыльных стекла.
***
Фонарик прощально помигал и потух. Откуда бы выкроить пару литов на батарейки, чтобы родители не особо заметили?
Полина высунула голову из-под одеяла. Было тихо и прохладно, голова чуть закружилась от кислорода. Сестренка – ну за что ты мне, такое наказание? - тихо спала: не заложит. Спрятав под подушку фонарик и томик Кафки, девушка наконец улеглась.
Три часа ночи. Завтра контрольная по математике. Очередная семерка... Проницательные глаза классной: Полина, мне кажется, ты способна на большее, но что-то не дает тебе сосредоточиться... Еще бы. Хронический недосып, испорченные ночным чтением глаза. Но как же без книг?..
Обычно Полина засыпала сразу, едва сомкнув опухшие веки. Сегодня сон не шел. В голову лезли мысли – завтра последняя репетиция, а послезавтра...
Послезавтра будет сцена. Будут платье, микрофон и зрители. Полина немного застесняется, но вспомнит наставления Никиты и все сделает правильно. Не забудет текстов, улыбнется публике... Ее голос утонет в овациях. Так будет. Так будет. Ирма сказала – так будет.
Господи, пожалуйста, пусть эта сказка не заканчивается...
Потом – самое сложное, самое сладкое. Павел Петрович обнимет ее за талию, возьмет за руку, теплым шепотом разольет эйфорию:
- Ты великолепна... Мы им покажем, правда?
Он снимет очки, сразу станет беззащитным и очень красивым. Поведет ее на сцену, и все будет идеально... Поддержит, не даст оступиться, улыбнется серыми глазами. Прижаться, отдалиться, и снова щека к щеке... Провести ладонью в сантиметре от его лица, убежать... Он догонит, закружит... Забросить ногу на его бедро – как она стеснялась на репетициях! как он улыбался, сам немного смущаясь, как мягко уговаривал... – и откинуться, ощутить его ладонь, скользящую по шелку... Это как любовь, сказал он, ты должна мне доверять. И слушать музыку. Все время слушать.
Ирма, как благодарить тебя за все это...
Потом придут выходные, и вернется старая жизнь. Подъем в четыре утра, базар, жидкий кофе в пластиковых стаканчиках, коллеги-торгаши. Как она ненавидела это! К горлу подкатил ком. Нежданные слезы успокоили боль в глазах. Не думай, не думай, не думай... И забудь ты про ВУ*, куда тебе учиться, на базаре стоишь... Так надо. Родителям надо помогать. Оксанку растить... ведь девчонка смышленая, может, выучится, человеком станет...
...И придет понедельник – школьная рутина. Кафка под подушкой. Тяжелые веки. Вторник, среда, четверг, пятница. Что изменится, если вдруг, каким-то чудом, ты станешь Королевой?..
***
Школа как-то притихла. Медленно сгустились сумерки в коридорах, на дверные ручки лег отблеск фонарей за окнами. В актовом зале горел свет. Тестировали микрофоны. У сцены прогуливалась Жанна из двенадцатого Ц, завоевывая первую дозу зрительских симпатий искрометным юмором и интеллектом. Интеллект распирал декольте.
В кабинете рисования творился закулисный кошмар. Паша застыл на пороге:
- Ирма, что за готику ты здесь развела?..
Учителя громко и радостно поприветствовали из-под слоя грима. Судя по голосам – Эдик, Никиш, Валера и Сказочник. Парней было не узнать. Кожаные брюки, красные и черные кружева, ошейники и цепи, боди-арт... Паша сглотнул. Мысли приняли нехорошее направление.
Ирма, красившая в черный цвет губы Эдика, горделиво выпрямилась:
- Мы с Гайдуковой рук не покладали... Это будет фэшн-коллекция на конкурс талантов.
Катька помахала рукой откуда-то из-под парты: шнуровала на Валере брюки. Не особенно стягивала. Вся нога эротично виднелась в разрезе, от ботинок до бедра...
- Никиш выбил нам последний номер, - сказал Эдик своими черными губами. Никита лучезарно улыбнулся:
- Последний всегда лучше всех запоминается. Пришлось флиртовать с Климко...
В углу Артем наигрывал что-то дворовое; Полина с головой ушла в листы с текстами. Не хватало только Ильи.
- Вот бы вас тоже в кожу одеть, - вздохнула Ирма, окинув Пашу оценивающим взглядом, - Жаль, нету. Не подумала я раньше...
Паша откликнулся, еще не успев в полной мере оценить последствия своих слов:
- Почему нету? Есть...
Лицо Ирмы стало хищным и безжалостным. Паша глянул на часы.
- Я вернусь через двадцать минут. Танец все равно последний конкурс, так что в любом случае успею.
Успел он к началу. На сцене зачитывала свое приветствие жизнерадостная блондинка Анжелка. Паша пробрался в подсобку за кулисами, выделенную под гримерку; там пахло сигаретами. При виде Паши "великолепная шестерка" разом затихла.
- Палпетрович, ну вы даете... – протянула Ирма, не скрывая восторга.
Паша на себя в зеркало смотреть не хотел. Он и так знал, что отсвет прожектора рельефно обрисовывает каждую складочку лакированной кожи, вызывая слюноотделение у всех ценителей мужского тела. Эту мысль, равно как и паническое "какого черта я делаю?!", он всю обратную дорогу давил в себе.
Из состояния сосредоточенной задумчивости уже в школьном коридоре Пашу вывел весьма ощутимый щипок за зад. Над ухом раздался прокуренный ломающийся фальцет:
- Мужчиина, что вы делаете сегодня вечером?
Паша обернулся и замер в шоке. Перед ним стояло существо в мини-юбке и блестящей кофточке с чудовищным бюстом, в колготках на явно лохматых ногах, в парике и шляпке.
От неожиданности Паша шепотом, но явно матерно ругнулся. Существо закатило глазищи в кошмарном макияже, подозрительно напоминающем гуашь. Потом шмякнуло Пашу веером по отвисшей челюсти и пошуровало за кулисы, похабнейше виляя бедрами. Учитель едва сдержал желание расхохотаться. А еще говорят, Литва – самая нетолерантная к секс-меньшинствам страна в Европе!
Фигура смелого создания как-то отдаленно напоминало приколиста Илью.
О человеческом коварстве и каверзности спиртных напитков
Слова просачивались сквозь уши, не оставляя смысла. Чувственный голос Сказочника терялся где-то внутри головы. Эхом....Параллельными тропами
Мы дошли до седины.
Над немыми окопами –
Перекрестки тишины.
Взгляд Железного Феликса.
Эхо умершей страны.
Хитрость гибели Феникса.
Эпидемия войны...
...Когда Эдик сфокусировал взгляд на часах, было уже сильно заполночь. Веселье поутихло. События минувшего вечера мелькали в голове каруселью: Эдик был редкостно пьян.
Смильгину выбрали Мисс Школы. Пунцовая и зареванная, она обнимала их всех на сцене, даже Палпетровича в щечку поцеловала. Мух, устроивший шоу трансвеститов, завоевал приз зрительских симпатий. На его веснушчатой физиономии еще заметна была недосмытая гуашь. В ближайшие лет сто Эдик намеревался нещадно по этому поводу прикалываться.
Потом гуляли. Испорченной пластинкой крутилась в голове реплика Дини: "Е-мое, у Смильгиной есть ноги!" и не менее пораженный ответ Никиша – "У Смильгиной есть грудь!" И ведь верно – такое сокровище три месяца под боком училось, кто ж знал?
Около часа орали и бесились в актовом зале, пока не встал ребром насущный вопрос – и куда же теперь?.. Учителя настойчиво гнали по домам, но событие было достойно того, чтобы его отметили подобающим образом... и как-то вышло так, что через десять минут Палпетрович открывал двери своей квартиры.
Потом было вино. Пили кто из стакана, кто из кружки, а кто из пиалы – у одинокого холостяка на всю ораву бокалов не хватало. Праздновать притащились все кому не лень. Артем, неразлучный с исписанной маркером гитарой, Диня, вовсю ухлестывающий за Смильгиной, вроде помирившиеся Катька с Аленкой, ну и конечно "великолепная шестерка"... В небольшой комнате было не продохнуть, но никто не жаловался.
Какими ветрами сюда занесло Алену, Эдик не знал. Не любил он эту белобрысую. Теория быстро появилась: ну как же, конец триместра, надо десятку зарабатывать... Аленка, в юбчонке и пиджачке кошмарно розового цвета, откровенно строила глазки учителю. Тот – вот она, профессиональная этика! – обращал на нее ровно столько внимания, сколько требует вежливость.
Вот Диня бы точно завалил ее после такого... Но Диня, он ведь бабник. Да и занят он сегодня. Эдик огляделся. Сказочник с Ирмой все продолжали спорить о смысле жизни, но жестикуляция их позволяла предположить, что спор скатился до "ты меня уважаешь?.." Палпетрович с явно задолбавшей его Аленой что-то смотрели в компе. Никиш пялился в потолок, методично накрывая подушкой Илью: Мух все порывался бежать в ночник за добавкой. Артем бренчал на гитаре что-то дворово-романтичное, Катя лежала рядом и не то слушала, не то дремала. Валера дрых на диване – этого, кажется, поднять не дано... На другом конце дивана обнимались Диня со Смильгиной: полумрак не давал оценить, как далеко зашел Диня в своих приставаниях, но Полина явно была обречена на продолжение вечера. Эдик поморщился: жалко девчонку.
Решительно поднявшись – аж в глазах потемнело – Эдик дал команду:
- По коням...
Тут же всё зашевелилось, пробуждаясь и кряхтя. В коридор выходили, щурясь от непривычно яркого света. Все как один – слегка помятые, сонные, чуть пошатывающиеся. Валера просыпаться явно не собирался, как его ни тормошили. "Это когда ж он успел так надраться?" - раздраженно бросила Ирма. Друзья растерянно смотрели на спящего, друг на друга; будь это у любого из них дома, Валеру оставили бы досыпать, но как к такому предложению отнесется Павел Петрович, чьим гостеприимством и так нагло попользовались?..
К счастью, любимый учитель и тут не подвел. Вздохнул, пожал плечами, махнул рукой: ну пусть проспится, что ж теперь... Не тащить же его, в самом деле, домой без пульса. На том и порешили. И только вечером следующего дня, окончательно протрезвев, Эдик стал себя ругать: вспомнил, что диван у Палпетровича одноместный.
Неудобно получилось...
***
Стараясь не особенно греметь стаканами – в комнате было слышно – Паша мыл посуду, что осталась после вечеринки. В голове была приятная неразбериха. Спать не хотелось – и хорошо, потому что диван все равно был занят.
Вспомнилась Полина, чертенята в ее глазах – когда танцевали. Восторженное лицо Ромы, школьного президента: "Ну вы дали!.. Ну, стрип-дэнс!!!" Вспомнились парни в красном и черном. Эротичные и динамичные, как настоящие модели... Сказочник с его холеными мушкетерскими усиками, распустивший черные волосы – до плеч, и ведь никогда не замечал раньше... Никиш с игривыми челочками, по-кошачьи пластичный, вызвавший визг всех девчонок зала... Бицепсы Эдика... И Валера, с его самодовольной улыбкой и пронзительным взглядом – почему, почему хочется смотреть в ответ, не отводя глаз...
...От чужого тепла закружилась голова. Паша уронил в раковину стакан, суетливо поднял, звонко стукнул о соседний; руки неловко тряслись. Валера стоял за спиной, не касаясь его, но от ощущения горячего мужского тела так близко, так страшно близко, сердце забилось быстрее. Тепло ласкало спину, просачивалось внутрь, сладко растекалось по венам. Ладони, уверенно опершиеся на столешницу: левая слева, почти касаясь Пашиного локтя, правая справа... загнав в угол, почти обняв, почти...
Гнать эти мысли. Он просто с трудом держится на ногах.
- Я думал, ты до утра проспишь бревном.
- А я не спал, - послышался вкрадчивый голос.
В плечо уткнулся подбородок; по спине побежали мурашки, следом – горячая волна. Руки затряслись так очевидно, что Паша закрутил кран и судорожно вцепился в полотенце.
- Согласись, сыграно было убедительно. Никиш бы обзавидовался.
Валера говорил тихо – это завораживало и слегка пугало. Не в силах быть так близко к нему, Паша мягко высвободился из кольца рук. Отдалить хоть на шаг, хоть на два... Впрочем, передышка была недолгой: Валера подошел почти вплотную, вынуждая упираться в край стола, отстраняться, пока это не стало уже более чем очевидным. Их разделяло одно дыхание, и дальше отступать было уже некуда: Паша разве что еще не лежал на столе.
- Ты не хочешь узнать, зачем я остался?
Валера нависал над ним, но не касался. Пока. Вкупе с нахальной улыбкой это производило странное впечатление: не то осторожности, не то робости... Тепло его тела кружило голову сильнее, чем могли бы прикосновения. Все было ясно и без слов, но Паша отказывался верить... в тусклом свете кухонной лампочки все это происходит потому, что Валера его хочет.
- Нет, - хрипло ответил Паша, впиваясь ногтями в край столешницы, чтобы все же не лечь на спину.
Что за идиотизм... Как, почему... Его – опытного, искушенного – профессионально соблазняет подросток! Пусть даже рядом с изящным невысоким Пашей он выглядит... вполне мужественно...
- Это может слишком далеко зайти, - шепнул учитель.
- Сантиметров шестнадцать, максимум, - невозмутимо ответил ученик, и у Паши слегка потемнело в глазах.
По напряженным костяшкам скользнули пальцы Валеры. Бросило в жар. Разлилась тягучая сладость по венам, оставляя только одну мысль – сдаться, отдаться, расслабиться, позволить ему принимать решения... Шепнул:
- Валера, не надо... – но это был тот тип "нет", который звучит как "да", и Валера не стал раздумывать.
Одна рука обвилась вокруг талии учителя, вторая зарылась в волосы. Тихое, сдерживаемое дыхание – на шее, под ухом; щекой к щеке, потом глаза в глаза, ладонь спустилась на грудь, ниже, забралась под майку... и от "Валера, не надо!" осталось только полное желания "Валера..."
Понадобилась секунда, чтобы поймать Валеркину ладонь и мягко переместить туда, где топорщились брюки, - он замер, будто на секунду оробев, но руку не отдернул, осторожно гладя живое, горячее, напряженное до боли... глядя в глаза, только в глаза...
Медленно и осторожно Паша потянулся к нему, и с новым всплеском безумия встретились губы.
Так началась их ночь.
***
Серое утро, тишина. Покой и тепло, дыхание на коже, чужое сердце под ладонью.
Валера.
Замерев, Паша расширенными глазами смотрел на деяние рук своих. Ладно, рук и губ, стоит ли уточнять… Валера спал рядом, спокойный, умиротворенный, - склонив русую голову учителю на плечо. Ровно дышал, улыбался по-детски…
Пашу затрясло.
Свесив руку с дивана, он нашарил телефон.
- Ты в курсе, сколько времени?.. - ответила заспанным голосом Алечка.
Паша возблагодарил всех известных богов, что у нее чуткий сон: субботним утром после ночи по клубам разбудить нормального человека просто невозможно.
- Аля, ты мне сейчас очень нужна. Я сделал колоссальную глупость…
Голос в трубке мгновенно стал серьезным и проснувшимся.
- Что случилось?
Милая, добрая Алечка. Заботливая, разумная девочка, которая предупреждала – не сходись слишком близко с ними, должна быть дистанция, не испытывай судьбу и свои нервы…
- Случилось то, что обалденно красивый голый парень лежит сейчас рядом со мной, и что мне теперь делать – я даже не представляю!
- Тебе что, нужен совет, что делать с голым мужиком? – серебристо засмеялась она.
- Аля, не смешно. Я спал со своим учеником...
Рядом заворочался Валера, что-то промурлыкал во сне. Сильными вкачанными руками –лучший баскетболист в классе – обнял, прижал к себе, как любимую игрушку.
- О… ого… - протянула Алечка, и Паша представил, как вытянулось ее лицо.
Вчерашнее состояние волшебного сна выветрилось вместе с алкоголем. Сейчас Валерка проснется, осознает где он и с кем, вспомнит, что они тут вчера творили… То, что с Пашей делали его ласковые руки, еще можно представить игрой – предосудительной, но все же еще в рамках пьяных выходок. То, что делал Паша, называется "развращение несовершеннолетних". Он лишь благодарил небеса, что в своем безумии не зашел слишком далеко.
- Готовь свою задницу к бенефису, Петрович, это статья, - сонно, но по обыкновению злорадно сказала трубка Ольгиным голосом, и тут же размеренно запищали гудки.
На грудь легла взъерошенная Валеркина голова:
- Паша, давай еще полчасика поспим, а?
Серое утро. Валера снова дремал. Паша осторожно вылез из-под простыни, стараясь не потревожить его. На кухне среди вчерашнего бардака обнаружились чьи-то сигареты, и он успел скурить три, прежде чем унялась дрожь в пальцах.
***
Мелкими шажками в утро шла королева. В мешке с логотипом "Норфы*" несла свою корону. Ветер дул в спину, недружелюбно отваживая от чужой улицы. На припухшие от бессонной ночи веки комочками осыпался вчерашний макияж, над которым Катя хлопотала не меньше получаса. На губах был остаток улыбки: смазанный, как косметика.
Полина впервые в свои восемнадцать не ночевала дома.
Ждали скандал, истерики, слезы. Думать об этом, конечно, не хотелось. Маму всегда можно было успокоить сумочкой Bulaggi и подарочным купоном скидок на косметические процедуры, благо, у конкурса были щедрые спонсоры. Папа успокоится сам, не может же он сердиться вечно. Оксанка два дня не будет разговаривать, бешено завидуя титулу Мисс Школы, потом стащит из шкафа корону – белый венок – и будет часами кривляться у зеркала в ванной.
А что на базар не поехала, так ведь есть отговорка – праздновали. Так что никому не придется врать.
Праздновать было почти не больно. Диня был опытным. Слишком опытным, чтобы можно было ждать продолжения отношений... Он хотел королеву, он получил королеву, королева может уходить.
И королева ушла, в сиреневом свитерке и школьных брюках, в прохудившихся ботинках моды позапрошлого сезона и с короной в мешке. Было даже не больно. Ни телу, ни душе. Только почему-то терпким вкусом незрелой вишни потянуло внутри, будто после самой сладкой победы Мисс совершила самую дурацкую ошибку в своей жизни...
Понедельник
Утром в понедельник Паша сидел за столом на кухне и серьезно подумывал о том, чтобы не пойти на работу. Однако это было мелко. Он выпил кофе, нацепил до смерти надоевшие брюки, с минуту постоял перед зеркалом, принимая невозмутимый вид. Вскоре под ботинками уже хрустел снег.
В голове, как и все воскресенье, был полный бардак. Что происходит? Почему? В субботу пришлось позвонить Лукасу и в очередной раз отложить встречу. Быть сейчас с кем-то казалось... неправильным. Воскресенье прошло бездарно – Паша полдня провалялся в постели, потом бесцельно бродил по квартире и ничего в этой жизни не понимал.
Урок в двенадцатом Б был самым капитальным провалом всей жизни, не считая Пашиного первого и единственного гетеросексуального опыта. Взгляд Валеры, явно бывшего где-то очень далеко, зафиксировался на учительских губах. Паша очень четко мог себе представить, о чем он при этом думал... нет - вспоминал, о ужас! и со всей своей учительской выдержкой то бледнел, то краснел, пока в затянувшейся паузе голос Ирмы не спросил вкрадчиво:
- Павел Петрович, вам нехорошо?
Он махнул рукой. Подумав, попросил не буянить и вышел из кабинета. Ему срочно нужна была сигарета. И еще было бы неплохо холодный душ, но с этим, увы, пришлось повременить.
***
Когда Валера с порога помахал видеокассетой в потрепанной коробке, Эд только скептически изогнул бровь. Зря. Порнуха оказалась отменная: с любимой Эрикой Элениак, звездой влажных снов Эдиковской юности. В спортивных штанах стояло колом. Не стесняясь Валеры – да ладно, впервой ли? – сунул руку под резинку...
Валера резко потерял интерес к фильму. Смотрел, не пряча взгляда, как медленно и плавно двигается рука под натянутой тканью. Долго. Потом резче и очевиднее... Потом – Эдик даже не заметил, когда – в недрах тренингов их пальцы встретились... С экрана чарующе смотрела Эрика, даря свою чудесную печальную улыбку, в начале девяностых еще не испорченную Голливудом. Потом был прохладный воздух, Валерка склонил голову и...
Две секунды спустя Эдик был на другом конце дивана. Языком... Придурок...
Приехали.
Так яростно Эд не матерился с восьмого класса, когда в стычке с верзилой из десятого надо было показать свою вусмерть крутость. Отчаянно – вдруг начав неотвратимо осознавать то, чего раньше не хотелось видеть... То, что было три года назад – не прошло. Валерка, друг, брат, не вырос из этой дури, как из первых панковски-драных джинсов – тех, которые терли кирпичом, добиваясь модной затасканности...
Валера не спорил. Не слушал даже. Свернулся на краю дивана, опустил голову на подлокотник. На экране Эрика медленно стаскивала белые чулки. Все стало похоже на дешевый фарс. Желание засветить Валерке сочный бланш под левый глаз как-то поблекло. Было удивительно больно внутри. Как если бы Валерка опять сказал, что его новая сестричка родилась мертвой, или что отец в рейсе перевернулся на своей фуре...
Эдик нажал на паузу. Придвинулся ближе, потряс за плечо:
- Ну чего ты... что с тобой происходит?
Тот выпрямился, ровным голосом произнес:
- Эд, извини. У меня крыша едет.
И в наступившей тишине повисло желание выговориться. Тут же стушевалось –
- Если я кому-нибудь расскажу, ему будет плохо...
- Ему.
- Ему, - устало кивнул Валера.
- Значит, и правда есть..?
И Валеру понесло.
- Не могу без него... Как наркотик, я смотрю на него и хочу прикоснуться... и я вижу, что он мой. Он это тоже знает. Будто так всегда было.
Эдика передернуло. Он придурок, у него же все это совершенно серьезно... У него, блин, любовь, и достаточно идиотизма, чтобы...
- И ты с ним..?
Валера рассмеялся, будто всхлипнул.
- Я ждал этого столько лет, я тысячу раз представлял себе, как все будет... Он бы мне все разрешил, а я растерялся... девственник, твою мать... – и зашептал, искоса наблюдая, как меняется лицо Эда.
...С Эдиком было легко и прикольно. Валера всегда был надежно защищен от своих желаний. Возня на сеновале, с равными силами, будившая совершенно спортивный азарт: заведется? застонет? И он знал, что Эдик отпихнет слишком резвые руки и набьет морду их обладателю, после чего друзья обнимутся и пойдут пить пиво. Потому что именно так работает этот мир.
А Паша был возбужденный, нежный и покорный. Он преподнес себя игрушкой на блюдце с символично голубой каемочкой: боролся? добился? теперь делай что хочешь...
Хотелось – кошачьего изгиба спины, беспорядка влажных от пота простыней, чужих стонов в подушку. Потрясенного взгляда утром: "Ты великолепный любовник." Но нахальства хватило ровно до первого поцелуя, когда вдруг дошло: это по-настоящему. Не полушутливые обжимания с Эдом, не горячие фантазии, которые можно переигрывать по сто раз, добиваясь совершенства – живой человек.
Беречь и ублажать. Только вся камасутра как-то резко выветрилась из головы.
Паша спас: за руку увел, уложил на узкий диван, изнежил лаской. Послушной тенью скользнул в ноги; был взгляд из-под бровей – все нормально? - и сразу после комната поплыла вместе с мыслями, оставив только одну, мгновенную – как хорошо. Как очень, очень хорошо...
Эдик боролся с желанием отодвинуться, не держать за плечи, не смотреть в одичавшие глаза. А часть разума шептала – это же Валерка. Друг. Родной, роднее брата. Валерка, с которым бледнели и кашляли, учась курить. Скидывались на пиво, сэкономив карманные деньги на обедах, вместе лазали на крышу монолитки, мастерили ниндзюческие звездочки из жестяных крышек, скатывали контрольные под носом у Милоша... Брат, почему ты выбрал этот путь, разве он для тебя, разве ты – такой? С какой монолитки прыгать, если ты станешь как эти – манерные, раскрашенные, визгливые?.. Кто он, какой он – тот, что прячется между слов? Как они? Или как ты? Почему ты его полюбил?
- Я его знаю? – вырвалось вдруг, нежданно-негаданно. Валерка дернулся, полоснул взглядом:
- Знаешь.
...И Эд как-то сразу успокоился.
***
Диня сидел на парте. Жевал мятную жвачку. Никиш лазал по его записной книжке в телефоне. Список имен был воистину достойным. Алена, Алина, Алиса, Аня, Аурелия, Беата, Вирга, Вита, Габриэле, Гедре, Дана, Диана, Эгле, Эляна, Эрика, Индре, Ирена, Ирина, Катя Г., Катя Р...
- Зачем тебе так много? – ухмыльнулся Никиш, - Поделись.
- Запросто, - фыркнул в ответ Диня.
Лена, Лера, Лина, Лика, Маргарита, Марина, Мартина, Милена, Надя, Настя, Наташа, Ника...
Светленькие, темненькие, высокие, миниатюрные... Динины девчонки. Симпатичные малолетки, хорошенькие одноклассницы... Которые ему совсем не нужны.
Олеся, Оля, Оля Иванова, Оля Т., Полинка С., Райма, Раса, Расяле, Ритка, Санта, Светка, Сонатка...
Случайно попавшиеся на пути, целованные и забытые... может быть, все еще ждущие звонка с этого телефона.
Никита покосился на Смильгину. Она смотрела спокойно, будто и не думала никого осуждать. Он торопливо отвел взгляд... Только Сказочник стал бы играть в гляделки с королевой. Только Ирма смогла бы высказать Дине все, что о нем думает. Но Ирма молчала, лишь иногда поглядывала на Диню – то ли с жалостью, то ли как на кусачее насекомое.
1-3 | 4-6 | 7-9 | 10-12 | 13-15 | 16-18
FAQ | Предисловие | Оглавление | Иллюстрации | Цитрина на diary.ru | Основной сайт
