|
|
Зимние игры
Осень миновала, хвала Господу. Метель, почувствовав себя хозяйкой, разгулялась по улицам Вильнюса, бросая пригоршни смеха в витрины магазинов, под колеса машин, за шиворот незадачливому прохожему, забывшему дома шарф. Она стелилась под ноги, как дешевая шлюха, а час спустя в наступившей тишине казалась чистой и добродетельной. Ей, кажется, нравилось, когда люди наступали на ее платье... – белое? Как символично...
А в этот вечер снег падал тихо и быстро – на узконосые Пашины ботинки, на темно-серые твидовые плечи (пальто он хотел другое, завораживающе-лиловое... полчаса сглатывал слюну, пялясь на витрину, но выбрал нейтральное, неброское: в школу носить). Снежинки садились на колкие от холода ресницы, на чуть схмуренные, по-цыгански черные брови. Таяли над чувственной, нежной верхней губой. Чуть заметный парок дыхания на фоне пальто, черная кожа перчаток, ненавистные разводы соли на ботинках – зима...
Город принарядился к праздникам. Огоньки гирлянд, елочки, шарики, снежинки... Кое-где, в дорогих бутиках – стильно, но в большинстве витрин – пошло, безвкусно и банально. Деятельный народец шнырял по магазинам, суетился, скупал тостеры и туалетную воду. Было тридцатое декабря. На Пашу с удовольствием косились женщины, выходившие из салона красоты. Снег все падал и падал, становилось более чем прохладно, и Паша все чаще поглядывал на часы. Ольга не отличалась пунктуальностью: трупы никогда не обижались на ее опоздания. И уж конечно никуда не исчезали, как ученики после звонка.
Наконец к тротуару лихо подрулил морговский микроавтобус. Паша закатил глаза.
- Я бы троллейбуса быстрее дождался, чем вас! – бросил он, стряхивая снег с ботинок, - Да и лучше уж на нем, чем на этом чудовище...
- Петрович, не ворчи, - невозмутимо отрезала Ольга, - А то вообще пешком пойдешь. Твои прокуренные легкие давно пора проветрить. Знаешь, каково вас таких вскрывать?
Алечка поцеловала его в холодную щеку.
- Но согласись, в этом есть своя прелесть – делать праздничный рейд по магазинам на труповозе!
Паша пожал плечами и потянулся здороваться к Ольге.
- Научи Альку так бриться, у нее ноги колючие! – Ольга рассмеялась и резко стартанула. Даже за рулем этой развалюхи она держалась так, будто вела Феррари.
Паша тяжело вздохнул.
- Холод собачий, на дорогах пробки, в магазинах очереди... Мы же все равно в новогоднюю ночь будем в клубе, зачем столько еды? Ну почему я вам позволяю собой помыкать? Пил бы сейчас мартини в тепле и уюте, под боком у какого-нибудь знойного мачо...
- ...или школьника... – промурлыкала Ольга себе под нос. Паша предпочел пропустить это мимо ушей.
- Хочешь мнение психолога? – Алечка доверительно заглянула ему в глаза, - У тебя вообще проблема со словом "нет". Тебе проще позволить кому-то принимать за тебя решения, даже если они тебя не слишком устраивают, чем отказать.
- Иными словами, тебе проще дать, чем объяснить, что ты не хочешь! – хохотнула Ольга. Паша немедленно возразил:
- Только не в этом плане. Я слишком одинокий, чтобы не хотеть!
- Тебе это не надоело? - у Алечки, по-видимому, был внеочередной рождественский припадок синдрома доброй самаритянки. С периодичностью где-то раз в два месяца она загоралась стремлением устраивать чужие судьбы.
- Я хочу покоя, комфорта и тепла... ну и регулярного секса, понятно.
Ольга фыркнула:
- Хм, кошка отпадает...
- ...Для этого существует постоянный любовник, но у него жена стерва, поэтому каждая встреча – как в шпионском боевике. При всей этой конспирации о каком покое можно говорить... И о какой регулярности.
Паша возвел глаза к небесам. Поначалу его это даже веселило – явки, пароли, съемные квартиры... Но очень скоро стало угнетать. Он прекрасно понимал, что Лукасу есть что терять: семья, работа, репутация, - но черт возьми, как восхитительно было бы просто проснуться утром вместе!
Да только не с ним... Все чаще и чаще Пашины мысли возвращались к ночи после конкурса.
Ольга раздраженно стукнула кулаком в крышу.
- Ты все еще спишь с этим лабасом*?!
- Оля! – Алечка всплеснула руками, но пожалуй, проще было остановить цунами, чем Ольгины словесные потоки.
- А когда он тебя в коленно-локтевую ставит, он случайно не шлепает тебя по заднице со словами "вот тебе, гад, за пятьдесят лет оккупации"?! Паша, где твоя гордость? Ты же русский человек! Да лучше б ты со своим школьником зажигал... Который, правда, в твоем лице поимел всю Систему образования...
- Начинается! – вздохнул Паша, но к счастью за окном мелькнула вывеска "Akropolis", а Ольга предпочитала парковаться молча.
Она отвлеклась, и Алечка тихо сказала ему:
- Любовь нельзя искать. Ее можно только найти.
- Это что, совет психолога?
- Нет. Наблюдение друга.
***
Валера похлопал себя по щекам, поморщился: щипало. Сполоснул бритву, придирчиво осмотрел себя в зеркале и остался вполне доволен. Воровато покосившись на дверь, взял с полки пенку для волос. Зачесал все наверх, короткие прядки спереди торчали стильным ежиком; Валера улыбнулся своему отражению.
Юное горячее жаждущее тело было готово броситься в пучину чувственных наслаждений.
Блеснула, обнимая шею, серебряная цепочка – бабушка подарила на семнадцатилетие. Он тогда подумал, что ей стоит смотреть меньше сериалов.
В коридоре ждало стильное черное пальто, всеми правдами и неправдами выбитое у Никиша. Паша носил похожее – узкое, чуть выше колен. Правда, зимнее... Валера с беспокойством глянул из-за занавески: двор утонул в снегу. Днем был морозец, к вечеру наверняка еще похолодало... Почему именно сегодня, ведь за весь декабрь и снег-то всего пару раз выпадал!
Сегодня все должно быть идеально. Будет идеально. Он придет к Паше с бутылкой вина и букетом роз, красавчик с горящим взором, и Паша просто растает и отдастся ему прямо на полу в прихожей... Они будут целоваться как сумасшедшие, торопливо высвобождаясь из одежды, потом сольются в едином экстазе...
...Нет, ну конечно, Паша сначала будет ломаться для виду. "Нет, не надо, не здесь, не сейчас, не сюда"... Но он ведь его, Валерку, тоже хочет. Мужественного, стильного, такого мачо с соблазном в глазах... А розы, а вино... Нет, не устоять.
Валера усыпет постель лепестками роз, как в кино, на руках донесет до нее Пашу – обнаженного, прильнувшего к груди... Паша призывно улыбнется, потом, зажмурясь, будет пить с его губ вино... красное, сладкое... Кагор. Потом перевернется, подставит поцелуям спину, игриво поведет плечом...
Валера перевел дух.
Сегодня все будет идеально. Это должно, наконец, случиться. Иначе кто-то сойдет с ума.
...В троллейбусе он немного согрелся, но ненадолго. Настроение упало примерно в соответствии со шкалой термометра. Цветочный базар оказался закрыт, но это был далеко не самый страшный удар. После десятиминутных препирательств в алкогольном отделе он понял, что вина ему тоже не видать. В Пашиных окнах не горел свет, дверь подъезда надежно охранял кодовый замок.
Валера в бессилии опустился на ступеньки.
***
Четверть зарплаты и три часа спустя Паша снова ехал в морговском микроавтобусе, проклиная Ольгин стиль вождения. Весело позвякивали друг о друга бутылки глинтвейна, на весь салон пахло мандаринами. Коленями Паша придерживал внушительного вида ведерко с майонезом; он категорически не понимал, кто будет есть все те салаты, которые девочки собрались делать. Всю обратную дорогу Ольга с Алечкой наперебой рассказывали рецепты, один другого аппетитнее, но он не слишком внимательно слушал: смотрел, как за окном мелькают рыжие фонари, светофоры, занесенные снегом рекламные щиты.
Все так же весело щебеча, долго парковались в тесноте двора. Разгружались; Алечка и Ольга, опередившие его на несколько шагов, осторожными взглядами окинули фигуру, замершую на ступеньках – снежный человек, всем нам жаль бомжей в это время года...
Человек бомжом не был. Те – умные, в такую погоду прячутся по подвалам. Этот кого-то ждал, сгорбившись и съежившись в комок. Свет вывел его из забытья; он поднял голову... и Паша выронил сумки с продуктами.
Дальше все скомкалось в безумный марафон, и ощущение реальности происходящего вернулось к Паше только через полчаса, когда за девочками захлопнулась дверь, а в душе стих шум воды.
Из кухни пахло гвоздикой: Валеру напоили горячим вином. Его одежда была беспорядочно свалена на табуретки. Возбуждение струной дрогнуло внутри, отдалось резонансом в кончиках пальцев, менее получаса назад растиравших холодную кожу... Стройная фигура, обманчивая своей юностью, упругие мышцы, пьянящий аромат чистого мужского тела с легкой нотой одеколона...
И глаза побитой собаки. На него невозможно было сердиться – достаточно уже того, что Ольга и Алечка на два голоса выговаривали за поведение, достойное начальной школы. Паша покачал головой: нет, все-таки мужчины и женщины – понятия несовместимые. Только женщина могла так жестоко унизить – назвать ребенком в присутствии человека, ради которого совершались все эти глупости...
Наконец Валеру затолкали в душ, и тогда буйство Ольги переметнулось на хозяина квартиры.
- Паша, ты не обижайся, но ты придурок. Будить нас в субботу утром... Да я ж думала, ты там совратил какого-нибудь белокурого ангела в пионерском галстуке! Вот что, Аля, давай-ка мы сматываемся и не будем мешать.
- Да не будет ничего, - твердо сказал Паша.
- Ага, три раза не будет. Вы к утру всю мебель в доме переломаете, ты и твой Тарзан. Ммм, аааа, да милый дааа!.. Нет уж, я здесь не останусь. Да ты бы видел себя, какими глазами ты на него смотришь!..
И так далее в том же духе, пока Паша не начал осознавать, что жизнь значительно упростится, если пустить в висок пулю. Себе либо Ольге, на выбор. Заперев за ними дверь, он еще несколько секунд радовался покою, но тишина как-то неправдоподобно повисла в воздухе. Паша обернулся и замер.
Валера стоял в коридоре, опустив глаза, в одном лишь полотенце на бедрах. Взмолившись всем богам, посылающим терпение и смиряющим плоть, Паша заставил себя отвести взгляд. Сорвался с места, судорожно застелил диван; вздохнул спокойнее, когда укрыл Валеру одеялом до подбородка. Порывшись в шкафу, нашел теплые носки. Валера смотрел жалобно, мечтая о легализации эвтаназии. Присев на край дивана, Паша мягко обнял его сквозь одеяло, прижался щекой к груди и замер, медленно успокаиваясь.
- Ты сегодня спишь здесь. Позвони домой. Я сделаю чай.
***
Спал он урывками: на полу, постелив одеяло. То и дело вскакивал, трогал Валеркин лоб. Ближе к утру, отчаявшись уснуть, курил на кухне, потом варил бульон. Куриный. Не факт, что поможет, но точно не повредит.
Валерка покорно глотал и бульон, и микстуры, которыми его пичкали, и только виновато улыбался. Температура у него подскочила до тридцати семи, что не было неожиданностью, но чувствовал он себя нормально, только сухо кашлял.
Практически весь день он проспал. Паша строгал овощи на салат и время от времени приходил в комнату посмотреть на своего гостя, по самые уши накрытого одеялом. Во сне он казался взрослее. Обычно бывает наоборот... хотя много ли Паша видел в этой жизни спящих парней? Просто спокойно спящих, а не впавших в полудрему после выматывающего бурного секса?
Паше было хорошо. Просто – хорошо. Чистить вареную в мундире картошку, тупой открывашкой колупать банку с зеленым горошком, мыть мандарины – и сознавать, что все это нужно кому-то кроме него... Смотреть, теряя счет минутам, как ровно подымается и опускается под одеялом Валеркина грудь, как от дыхания чуть вздрагивают золотистые волоски на его руке. И отпихивать все ненужные, лишние мысли, мешавшие наслаждаться этим счастьем. Сейчас, когда Валера спал, уютно свернувшись в его постели, не было ученика и учителя, не было даже двух парней с десятилетней разницей в возрасте: было просто хорошо.
Паша впустил его в свою жизнь, окончательно и бесповоротно. Это случилось вчера. Той жаркой ночью после "Мисс Школы" они были чужими – истосковавшимися по ласке пьяными подростками... Здесь, сегодня, Паша отдавал себе отчет в том, что, возможно, не может без Валерки жить.
Окончательно Паша разбудил его в одиннадцать сорок вечера, и они встретили Новый год тихо и по-семейному: в постели, перед телевизором. Слушая речь президента, пили чай с медом и лимоном и прижимались друг к другу, мысленно благодаря диван за его узость.
- У меня нет для тебя подарка, - сказал Валера, позволив услышать гораздо больше - Паша, сделай первый шаг, забудь все, хотя бы на этот вечер, нет сейчас ни прошлого, ни будущего, сегодня ночью можно все...
Валера... Как же так тебя в детстве недолюбили, что ты теперь готов кинуться в объятия первого же, кто дал тебе немного тепла и заботы?
Паша поцеловал его губы, горько-кислые от лимонной корки, и Валера с готовностью подался навстречу. Звякнула о блюдце чашка. Паша заставил себя отстраниться, и в ответ удивленно и как-то обиженно распахнулись Валеркины глаза, по-детски спрашивая – я что-то сделал не так?.. Было странно видеть эту детскость в человеке, который всеми силами пытался казаться мужчиной не только телом, но и словами, взглядами, движениями...
- Мне нужно время, пойми, - сказал Паша и улыбнулся как умел нежно.
Валера откинулся на подушку.
- Говорят, как Новый год встретишь, так его и проведешь...
- Ужас. Это что же, ты теперь весь год проболеешь?
- А знаешь, я совсем не против. Лежать себе в тепле и уюте, смотреть телик... И чтобы ты спал у меня на плече.
Нет, не жалел Валера пашино измучанное сердце...
- Ты же знаешь, не все так просто, - вздохнул Паша.
- Я знаю... Но пусть все будет как есть, хоть еще немножко. Пусть это будет такая игра.
И эти детские слова прозвучали удивительно по-взрослому. Это... просто такая игра. Где можно спать в обнимку, болтать о пустяках, есть салат из кастрюли и ни о чем не думать. Где по телевизору показывают обычную праздничную чушь, за окном тихо падает снег, а в холодильнике не переводятся продукты.
Так пришла последняя ночь – они лежали, согревая друг друга, и любимый человек гладил пашины волосы.
Второго января утром, обуваясь, Валера сказал:
- Знаешь, это был лучший Новый год в моей жизни.
Паша обнял его, вжавшись губами в колючий свитер – свой, одолженный до дома доехать. Услышал тихое "Спасибо..."
Он провожал Валеру до остановки. Хрустел под ногами снег, ветер задувал под шарф, а они шли рядом и молчали, боясь нарушить невольную торжественность последних минут своей новогодней идилии. Они и без слов в этот момент были вместе, и лишь когда закрылись двери троллейбуса и Валеркино лицо скрылось за обледеневшим стеклом, Паша вдруг понял, что это все.
Игра окончена.
Пироман, две фифы и женщина под гордым лысым кленом
Алечка его ругала: называла безответственным и всякими другими словами. Говорила она примерно то же, что на ее месте сказала бы Регина. К счастью, ее власти Алечка не имела, а потому можно было спокойно жевать "Наполеон", разве что делая скорбное лицо для виду. В уюте и тепле кухни девочек "безответственность" казалась каким-то далеким словом, вовсе не о нем говорившемся.
- Оля, ну скажи ему! – в бессилии Алечка обращалась к секретному оружию, но оружие было себе на уме и только буркнуло "Настоящие мужики не едят тортов", выхватывая из-под носа последний кусок. Паша вздохнул:
- Ольга, ты ничего не понимаешь в мужчинах. Именно поэтому ты лесбиянка. Древняя мудрость гласит, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок!
Она ухмыльнулась.
- Да, именно так. И твои дружки все время пытаются туда пробиться, то через задницу, то через рот.
- Оля! – Алечка всплеснула руками в непритворном ужасе. Ольга фыркнула, дернула плечом: мол, ну правда ведь...
Паша погрозил ей пальцем:
- Дамы, смените тему. Неужели нам нечего больше обсудить, кроме как мою интимную жизнь?
Алечка, внезапно вспомнив что-то важное, заглянула в сумку и заулыбалась, победоносно взмахнув исписанным листком. Паше уже давно был знаком блокнот с инфантильными зайчатами пастельных тонов – черновик Сказочника. Форма и содержание столь разительно отличались, что на зайчат давно не обращали внимания.
- Ничего необычного не замечаешь? – спросила Алечка.Я видел город мой в руинах,
Он спал в огне.
Огонь родился от мужчины
И жил во мне.
Я пироман, я зачинатель,
Поджегший флаг.
Я ноль, попавший в знаменатель,
Я сделал шаг.
Я видел Вильнюс в недрах Ада,
Он видел сны.
В ладонях Тьмы была награда
Моей вины.
Ее подняли, раскачали,
Швырнули прочь,
Украли, и обняв, умчали
В чумную ночь...
Я закричал – остановитесь!!!
Отдайте мне!!!
Но таял белоснежный Витис
В багровой мгле.
И стук копыт звучит укором,
В огонь маня...
Я понял – Тьма не хочет город:
Зовет меня.
Отвечу: не пойми превратно -
Согласен я,
Но отпусти ее обратно,
Она – моя!
Над головой ее желтеет
Беспечный Ад.
Я верю, что она сумеет
Прийти назад.
Вознаграждает Ад бесстыжий
Игру-борьбу.
В зеленом платье я увижу
Свою Судьбу.
Она измучится, и ноги
Собьются в кровь.
Ей да поможет хоть немногим
Моя любовь.
Ее глаза – в янтарь заплавлен
Прозрачный лед,
И по углям походкой лавы
Она пройдет.
Судьба в моих руках утонет
Как в громе смех,
И мы в одном протяжном стоне
Услышим всех.
Мой город в ужасе проснулся
В зубах огня:
Ведь Апокалипсис вернулся,
Он – это я.
Паша вопросительно посмотрел на нее.
- Женский образ. У него никогда еще не встречался образ "прекрасной дамы".
- А Смерть? – Ольга склонила голову набок, пытаясь вспомнить в стихах Макса женщин.
- Это не в счет, она мифологический символ, старуха в кандалах... Да и вообще, Сказочник, говорящий о Судьбе? Подчиняющийся ей? Вам не кажется, что это больше в духе Ирмы Мерконис?
Паша выгнул бровь. Влюбленный в Судьбу Сказочник? Это ново... Ирма – пожалуй. Она казалась фаталисткой, хотя неизбежность звала своей клеткой. Макс... Свободолюбивый, бунтующий, пусть лишь на словах, против всего – власти, устоев, даже смерти, - он никогда не верил в предопределенность.
Пришла девушка, видимо, не так давно, и изменила его сущность.
Ирма?..
***
В "Маленькой Индии" пахло модно.
У прилавка вертелись две фифы в одинаково брендовых шмотках. Светло-голубые джинсики с заниженой до лобковых волос талией - от Vero Moda, короткие полушубки искусственного меха – от Miss Sixty. И конечно, сапожки Danija.
Соляриумная рыжеватость кожи. Много-много жирного блеска на губах. Похожие, как клоны, пероксидные блондинки, только одна с химией, а вторая – зализаная, с хвостиком на затылке. Можно было с уверенностью сказать, что именно они первыми наденут ультрамодные в новом сезоне белые сапоги с закругленным, а не острым носком и без каблуков, и именно у них появится последняя модель телефона, с раздвижным корпусом или фотоаппаратом. Фифы – это класс. Очевидный в Каунасе, в столице он слегка нивелирован, однако общие признаки всегда налицо.
Фифы выбирали подарок. У нового аленкиного бойфренда наметился день рождения. Тайком морщась от модных ароматов, шарили взглядом по стенам. На полках пестрел и таинственно поблескивал сувенирный хлам. Подсвечники, пепельницы, статуэтки явно африканских мотивов...
Фифы разговаривали. Строили коварные планы.
Кто бы мог подумать, говорила Алена, доставая из сумочки от S.Olivier кошелек, - кто бы мог подумать, что он на самом деле не зануда... Ага, вторила Катя, кто бы мог подумать, что он такой милый... А в школу так ужасно одевается. И в очках этих своих кажется таким неприступным...
- Ну, это мы еще посмотрим, - фыркнула Алена, мельком глядясь в зеркальце возле полки с дешевой бижутерией.
Выбрав что-то бесформенное, но несомненно восточное, фифы отправились дефилировать по "Акрополису". За стеклом "аквариума" народец катался на коньках в свете прожекторов. Вокруг за столиками сидели другие – жевали и глазели. На втором этаже призывно горели афиша кинозалов и вывеска боулинга.
- Спорим, он будет мой? – лениво крутя на мизинце модное колечко-пружинку от Cartier, сказала Алена.
- Спорим! – по привычке отозвалась Катя. - Я его соблазню первая...
И тут же немножко пожалела об этих словах, но было поздно.
***
Январь выдался снежный. Сугробов намело – по колено. В оттепель под ногами месилось и причмокивало, машины заносило на нечищенных дорогах. Снег был каким-то зернистым, мокрым, снежки из него лепились тяжелые, как кулак.
Примерно такой и угодил Валере в плечо, смачно хлюпнув и оставив влажное пятно на ветровке.
Спасибо хоть не в голову. Валера недоуменно огляделся: все свои были рядом, а малышня на грозных старшеклассников покушаться бы не стала... Невдалеке, под гордым лысым кленом, стояла женщина. Смотрела. Поманила пальцем. Смутно знакомая – лицо почти без макияжа, изучающий взгляд, короткие, под мальчика, каштановые волосы. Имя не приклеивалось к образу. Одета она была как пацанка: кожанка-косуха, тяжелые ботинки, закатаные джинсы, - но казалось женственней, чем Валеркины одноклассницы в юбках и помаде. Казалась – старше.
Он подошел, и только в трех шагах вспомнил: у Паши. Он видел ее перед Новым годом, вернее, она видела его голым. Растирала и отпаивала горячим вином.
- Скажи мне, юноша, чего тебе надо от жизни? – спросила она, грея руки в карманах.
- Чего и всем, наверное, - осторожно ответил он. Женщина переспросила, конечно:
- А это что?
- Не знаю. Любви, - пожал плечами Валера.
- Резонно... Ну а от него ты что хочешь?
Он чуть не вздрогнул, хотя этого стоило ожидать... Сделав невинные глаза, удивленно спросил:
- От кого?
Женщина достала что-то из кармана – он был уверен, что сигаретную пачку, он уже нашарил было зажигалку, но тут же на мгновение замер: в ее руках была маленькая пачка сока, такие продавались в столовке по лит двадцать.
Отмахнулась:
- Ой, ну не надо только. Знаешь, о ком я.
Она тянула через трубочку сок... как шпана курит папироски, стрельнутые у старших товарищей. Захотелось тряхнуть головой, будто сгоняя морок. Валера зажмурился, но это все-таки была пачка сока.
- Ну допустим.
- Короче, Склифасовский. Если ты хочешь его отыметь, это просто: пара бокалов вина, немного настойчивости – и он твой. Глубоких философских концепций ему для этого не надо. Тебе понравится, ему понравится, все будут счастливы. Так что лезть к нему в душу не нужно. Если ты будешь пудрить ему мозги, он поверит в то, чего нет... а если ты разобьешь его сердце, я разобью твое лицо. Уяснил, блондинчик?
Ткнула ему чуть ли не в нос трубочку от сока, развернулась и пошуровала, деловая. И хотел бы взорваться – откуда взялась такая крутая, пять минут покипевши – но как-то вдруг стало кристально ясно, что она действительно желает Паше добра... Что она – друг, что с ней можно говорить о том, что ни минуты не дает покоя...
- Слушайте, дамочка! Вам-то откуда знать, что есть, чего нет? Может, будет! Может, уже..! – она остановилась, обернулась. С мрачной заинтересованностью сделала пару шагов к нему. - Может, мы будем жить долго и счастливо и умрем в один день...
- Я тебе не дамочка, - начала она угрожающе спокойно... и вдруг протянула руку: Ольга.
- Валера, - оторопело отозвался он, отвечая рукопожатием.
- Да уж знаю, что Валэра, - усмехнулась, хлопнула по плечу: Увидимся! – и ушла, прицельно метнув пустую пачку в контейнер с мусором.
***
Эдик долго не мог вымолвить ни слова. Друзья лениво и незло подшучивали над Валерой, потом нашли другую тему... Эдик молчал. Только когда подходили к остановке, потянул за рукав, заставил чуть отстать от остальных. Заглянув в глаза, спросил:
- Кто она такая?
- Ольга, - исчерпывающе ответил Валера.
Это было все, что удалось из него вытянуть, но и этого было достаточно. Оленька, Оля, Олечка, Олюсик, Ольгунчик – это все не могло быть ею, она была просто - Ольга... Величественная, гордая и решительная. Уверенная в себе. Ольга, чеканный шаг. Ольга, небрежный кивок на прощание. Ольга, точеный силуэт, исчезающий за углом. Пронзительные глаза.
Как Ирма.
Только Ирма была... свой пацанчик. Не сестренка даже, а просто друг, с которым прошли огонь, воду и медные трубы. Никогда никому из них не приходило в голову видеть в Ирме девушку. Целовались, да, просто по приколу... они и друг с другом могли так целоваться. Равная среди равных, а что в юбке – так это само собой, привыкли. И в то же время одной ей не давали прозвищ, не приделывали к имени суффиксов, она была просто Ирма.
Как Ольга была – просто Ольга.
Женщина.
Перед ней хотелось падать на колени, устилать цветами ее путь. Бежать на край света по одному только слову...
И как-то нежданно-негаданно Эдик, всю жизнь смеявшийся над рассказами о любви с первого взгляда, потерял покой.
Перемены
Обычно в это время Паша сидел в столовой, у окна, за учительским столиком. Обычно в его руках дымилась чашка ароматного кофе.
Большая перемена...
Солнце на партах. Смех. "Великолепная шестерка" сдувала сахарную пудру со столовских булочек. Друг на друга: на темно-синие форменные пиджаки, на волосы... Даже Сказочник не отставал от веселья.
На столе перед Павлом Петровичем стояли шесть граненых стаканов с чаем и пластмассовыми ложечками и одна аккуратная, на блюдце, чашка капучино. Кто о нем позаботился, Паша не видел, однако догадаться было несложно.
Учитель вздохнул. Никогда еще зимние каникулы не тянулись так долго. Он бродил по квартире, перебирая по секундам сладкие воспоминания. Боялся, что начнутся уроки и снова вернется неловкость, неуверенность... Но стоило им с Валерой встретиться взглядами, все вдруг встало на свои места.
Бывший постоянный любовник, гарантия надежности, был безжалостно вычеркнут из жизни. С Лукасом было хорошо, Паша не отрицал: заботливый, обаятельный, хорош в постели... Но Валерка заставлял сердце биться, с ним учитель чувствовал себя живым. Никакой ясности, куча запретов, дерзость, юность и непостоянство – все это кружило голову. Паша впервые ощущал ту влюбленность, от которой делают глупости и которая остается в уголке памяти на всю жизнь, даже когда проходит.
...Хохотала Ирма, стряхивая пудру с синей юбки. Смеялся Никиш, порываясь слизать сладкое с ее подбородка. Эдик возбужденно жевал булочку, размахивал руками и что-то рассказывал с набитым ртом. Валера, с белой полоской на щеке, втихаря утянул со стола пашин мобильный. Набрал номер – зазвенело и умолкло где-то в куче рюкзаков под партами – и вернул на место, ответив невозмутимой улыбкой на пашин взгляд.
Мокрой пирамидкой на блюдце выстроились чайные пакетики. Сказочник и Ирма опять спорили о судьбе, предопределенности и контроле. Пришел Диня, начал рассказывать про какую-то цыпочку из девятого, с которой вчера куда-то ходил.
- Все наши шаги, все наши слова предопределены свыше, - говорила Ирма.
Скромно пискнуло на столе. Паша взял телефон, тронул кнопки... Незнакомый номер. “Ja po tebe ochen skuchal”
Спокойные валеркины глаза напротив. Улыбка в уголке губ.
Мир сузился. Голоса Ирмы и парней остались за его гранью.
“Ja tozhe”
Вызывающе громкий сигнал – из-под валеркиной ладони. Никакой конспирации, вот что значит молодой и неопытный... Голоса вокруг. Никому нет дела до мобильных сигналов. Валера смеется вместе с друзьями, и только Паше заметно, что он не особенно слушает. Палец быстро двигается по клавиатуре, мимолетно касаясь кнопок, чуть замирает...
“Hochesh ja pridu segodnia?”
Пульс - сто.
- ...на которую мы либо реагируем, либо нет.
- Отсутствие реакции – это тоже реакция.
- Согласен. Но это наш выбор, наше решение, судьба здесь при чем?
- А как вообще происходит принятие решения? Ты можешь поймать тот момент, когда из всех возможных вариантов реакции, заметь, равнозначных, ты выбираешь какой-то один? Тебе кажется, что твой выбор мотивирован и зависит от ситуации, но ты даже не знаешь его механизма, так что с таким же успехом он может быть и не твой...
- Ирма, неужели тебе никогда не хотелось пойти наперекор судьбе?..
На экранчике набран ответ, но пальцы еще долго не осмеливаются его послать. Успевает погаснуть подсветка, Паша медлит, ощущает на себе взгляд... Гори оно все синим пламенем!
“Da.”
Рев звонка.
"Великолепная шестерка" разбредается по местам. На учительском столе остаются шесть пустых стаканов, чашка от кофе и горка мокрых пакетиков на блюдце. Еще пол-урока слышны тихие всплески смеха, когда кто-то обнаруживает следы сахарной пудры на лице или пиджаке соседа по парте.
***
Ти-ши-на. Только тикают часы. Только шумит вода в душе. Только где-то двумя этажами выше какой-то козел опять избивает свою жену. Или собаку. По звукам сложно определить.
За окном темно. Значит – скоро...
Выйдя из душа, Паша оделся, присел на диван. Не включал свет, настороженно вслушивался в тишину. Несколько раз вздрагивал, когда оживал лифт, но все обманывался; потом был звонок в дверь.
Потом были объятия и быстрые поцелуи. Дыхание в шею, почти невинные ласки – от которых хотелось мурлыкать и прижиматься ближе. Дыбом вставали волоски на загривке, твердели соски, теплая тяжесть очерчивалась в брюках. Руки перестали слушаться рассудка.
Может, это судьба. Кто мы такие, чтобы противиться ей?
Возмущенно скрипнул шкаф – Валерка прижал всем весом. Целовал учителя в губы, долго и дразняще, потом отпустил, заглянул в глаза.
- Постелить? – тихо спросил Паша. Валера кивнул.
В кухне на столике остывал забытый чайник.
***Как удивительно устроен мир. Можно прожить в нем восемнадцать лет, считая, что все вокруг... ну, просто живет. А потом вдруг обнаружить, что случайностей не бывает – только закономерные цепи событий, перебрасывающие мосты между людьми.
Я вам сыграю реквием в тональности а-моль,
Я вредоносный Сказочник, я голый, как король...Как удивительно и жутко ощутить себя пешкой на чьей-то доске. Понять, что жизнь твоя – лишь часть чьего-то сценария... Равномерно приближающего тебя к одному богу известной цели... Для чего?
Я рыцарь сателиток, я странник тихих крыш,
Боец на батарейках, компьютерная мышь.
Я музыкант на трубах, на экстази навек,
Не озабочен ритмом, не скован гранью век...И главное – кто? Бог, Дьявол, Судьба, Ангел-хранитель – кто год за годом сводит все ближе свои игрушки, сталкивает друг с другом будто бы случайно...
Я слеп своею волей, но мне не все равно -
Глаза мне - объективы проекторов в кино.
Контейнеры для мусора и кодовый замок...
На водосточных трубах играл я, ибо мог...Случайности бывают только тщательно спланированные. Но боже, какими окольными путями пробирается неминуемая Судьба... Закрыть школу, перевести именно теперь, именно сюда, именно этих людей... Чтобы давно знакомый взгляд вдруг показался Сказочнику самым родным?..
Приставив к горлу скрипку, велит судьба: играй!
Но я палач рутины, и мне дорога в Рай.
В меду пахучем дегтя не ложка, а стакан.
Я андеграундный фокусник, я шут и критикан.
Я нитевидным пульсом на коже шью пароль –
Я вам сыграю реквием в тональности а-моль...
1-3 | 4-6 | 7-9 | 10-12 | 13-15 | 16-18
FAQ | Предисловие | Оглавление | Иллюстрации | Цитрина на diary.ru | Основной сайт
